Рецензия#1: Как ни странно, на проводившейся несколько лет назад в Москве чуть ли не самой полной ретроспективе кинематографических и даже телевизионных произведений выдающегося польского режиссёра Анджея Вайды он сам не пожелал представить одну из своих поздних работ — «Девочка Никто», которая была снята им в семидесятилетнем возрасте. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку, кажется, впервые в своей кинобиографии Вайда решил сделать главной героиней девочку-подростка, 15-летнюю Марысю, которой далеко не просто живётся в чуждом для неё и враждебном мире города. Причём он лично пояснил, предвидя возможные вопросы: «каждый из нас был когда-то маленькой девочкой». Хотя, конечно, постановщика волновало отнюдь не «тайное путешествие к зрелости», как гласил подзаголовок вызвавшей немалый резонанс в Польше повести Томаша Тризны, которая послужила основой для фильма.

Критики-соотечественники справедливо отмечали, что в очередной раз Анджей Вайда свидетельствовал о состоянии «польской души» на данный момент. И «Девочка Никто» действительно воспринимается в одном ряду подчас нелицеприятных вайдовских картин на современную тему: «Невинные чародеи»-«Охота на мух»-«Без обезболивания». Юная Марыся — практически ещё ребёнок, чья душа уже разъедена, а интуитивный порыв к свободе остывает, превращаясь в пепел. Давняя антиномия «пепел и алмаз» из стихотворения Циприана Норвида, которая стала квинтэссенцией самого знаменитого одноимённого произведения Анджея Вайды, по-прежнему его тревожит и заставляет искать ответ на вопрос: «… обретёшь ли свободу в горении иль себя ты утратишь навеки?».
Сергей Кудрявцев.
Российский кинокритик и киновед.

Рецензия#2: Фильм – инициация в постмодерн. Постоянные скачки-переходы из одного состояния в другое: физиологические (менархия), социальные (переезд из сельской местности в городскую), пространственные (дом на земле – квартира в многоэтажном доме). Смена имён, маркирующая смену ценностей. Первый переход: из мира традиционных ценностей в мир деструкции как ценности: креативный акт возможен лишь там, где разрушается личность. Существо, полагающее вокруг себя этот мир (Казя), полагает его двояким образом: нарушая правила поведения и мимикрируя тем, кто его нарушает. Идеальный объект – абстрактный проводник, исторгающий из себя механическую речь, городская сумасшедшая. В то же время свои визионерские эксперименты Казя сочетает со стабильным социальным положением, потому что она «не цыганка, а просто богатая девочка». Парадигматическая для её мира игра в разрушение никогда не заходит слишком далеко, хотя достаточно для того, чтобы напугать панну Никт и заставить её переметнуться в другой мир.

В этом другом мире превалирующая ценность – власть. Парадигматическая игра – «приказы». Приказы предполагают обмен ролями, то есть – переменное созидание себя-другого как волеизъявляющего субъекта. Но существо, задающее правила (Ева) само постоянно их нарушает, если же его принуждают к исполнению, то мстит принуждающему, отдавая приказы, ведущие к полной деструкции воли адресата.

В то же время установки первого мира меняются с деструктивных на чисто созидательные, он становится более привлекательным, чем второй, потому что больше не требует отказа от себя, панна Никт готова вернуться в этот мир и отказаться от правил игры второго, но сталкивается с прямым шантажом, причём под угрозу ставится её статус не в мире номер два, а в социальном пространстве. Возникает необходимость самоидентификации и выбора межу двумя мирами, один из которых в данный момент характеризуется как положительный, другой – как отрицательный, панна Никт готова сделать выбор в пользу первого, но внезапно узнаёт, что никакого мира номер один и мира номер два не существует, что те правила, которые предлагалось принять в обоих мирах, существуют вовсе не для того, чтобы им следовать, а для того, чтобы ими пренебрегать, и что существа, которые позиционируют себя как миросозидающие, на самом деле являются элементами единого (для данного повествования) нейтрального социального пространства, по каким-то причинам вступившими в конфликт. Разрешить этот конфликт можно двумя путями: либо один из участников признаёт онтологическое первенство за правилами, полагаемыми другим, сведя значимость своих собственных до простой игры, либо они должны найти третьего, нейтрального, который, принимая те и другие правила всерьёз, сам превратился бы в игровое поле, предоставив обоим участникам свободно контактировать в нейтральном социальном пространстве. Именно таким человеком-без-свойств оказывается панна Никт – это последнее имя, которое она получает от примирившихся Кази и Евы, одновременно узнавая о существования пространства, в котором они равноправно существуют и о том месте, которое она сама занимает в этом пространстве. В этот момент в руках панны Никт оказывается письмо, подтверждающее способность Кази из своего частного мира и из того нейтрального поля, которое они образуют вместе с Евой перейти в социальное пространство более высокого порядка. Панна Никт не раздумывая уничтожает это письмо, утвердив таким образом нейтральное поле, но и (во всяком случае, временно) закрыв для Кази выход из него, сознательно или несознательно присваивая себе не условно-игровую, а действительную функцию деструктора и тем самым признавая за собой имя – Никто и назначение – уничтожать. Это, собственно, и есть окончательная инициация в постмодерн: стать взрослым для человека значит стать ничем, т.е. не чистой возможностью, а чистой негацией.

Все три девочки замечательно красивы. Не взирая на параноидальность сюжета и чистую негацию, смотреть на них – одно удовольствие. Кстати, девочки четырнадцати-пятнадцати лет, не имеющие материальных сложностей, по жизни именно так себя и ведут, как щас помню.
Марианна Гейде (15/03/05)
http://www.topos.ru/article/3369